— Я думаю! — Сфагам улыбнулся.
— Мне, между прочим, ещё гадалка накаркала. Болтаться, говорит, тебе девка в петле. И никуда тебе, говорит, от этой судьбы не деться! А через два дня её саму на базарной площади вздёрнули. Проворовалась. А может нагадала чего не надо… кому не надо!
— Драпанула я тогда из дома. И не вернулась больше. Висеть-то неохота…
— А второй раз?
— Второй раз приняли меня за лазутчицу. Война, помнишь была. За южные леса?
Сфагам кивнул.
— Ну вот. Вешали меня тогда на суку с лошади. У дороги с видом на деревню. Хорошо, на дороге нужные люди оказались в нужный момент. А стояло бы дерево чуть подальше…Так и осталась бы на том дереве. Да и лошадка выручила. Топталась, топталась, время тянула. Как знала. Лошадка-то умная была. Понимала всё…
А в третий раз под мостом чуть не повесили. Товар везли — всё по правилам. Через мост проехали — ну, на ихнюю землю. Только въехали — раз — слева-справа — молодцы. Все в доспехах. И ещё грамотей с ними один — суслик-глазки узкие. Свиток достаёт. Туда-сюда, мол, платите, говорит, за то, за это. И денег заломил — хоть до гола раздевайся! Ну мы ему, конечно — шиш! Те — за мечи. Ну и поцапались. Думали— отобьёмся, а они как повалят из кустов. Ну и прижали нас. Но их двоих мы положить успели. Построили рядышком нас на мосту. Меня — последнюю с ихней стороны. Всем — петельки и вниз, по очереди. Смотрю, наших уже трое болтается. Скоро до меня дойдёт. А тут с другой стороны едет кто-то. Жрец вроде. Ну туда-сюда… Разговор…Ля-ля, тра-ля-ля! Ну тут я одному ногой врезала — и в воду! Руки-то не связали. Думали, не денемся никуда. А с ними потом тоже разобрались. До императорского суда дошло! Получили своё за обдираловку!
Гембра вошла во вкус. Сфагам слушал её с радостью. Ему нравилось, что она, наконец, стала говорить привычным для себя простым и бесхитростным языком, оставив мучительные и забавные попытки удивить его правильностью высокопарного слога.
— Ну а четвёртый раз — целое представление было! Везли мы с Востока товар. Пряности там, составы всякие, для храма всякие штучки хитрые, ну и всё такое прочее. Вся дорога спокойная была. Я аж удивилась. Нет, думаю, так всё просто не пройдёт! И точно! А везли в такой городишко… Ну, не городишко даже, а крепость. На берегу стоит. А оттуда товар уже с другой охраной на кораблях — туда — через залив. Заезжаем в крепость. Рады, понятное дело, — довезли! А начальник гарнизона, самый главный, вроде, так на меня сразу глаз и положил. Ну я ему язычок показала, ну может, разок глазки состроила. Ну так просто, для шутки. Понятное дело! Кто ж знал, что он так сразу заведётся! Как пообедали, так сразу лапать начал. И при любовнице своей, представляешь! Скажи, дурак какой! Когда мужик с головой не советуется — караул! А у той, ну у любовницы — штаны зелёные, а рожа ещё зеленее от злости. Обрыдла, подруга, ясное дело! Туда-сюда, значит… Вечером солдаты заваливают. И к сумкам…Раз — а там у меня и ещё у двух ребят из охраны, ну для отвода, понимаешь…, коробочки, значит. Ну, из тех, что везли. Со всякой этой восточной дрянью. Коробочки-то маленькие — во! А стоят виргов по пятьсот-шестьсот! Ну я то сразу всё поняла. А им ведь разве чего докажешь? Разобрались быстренько! А сука та стоит — скалится. Знаешь, говорит, что тебе, воровка, по закону положено? А я, вообще-то, таких дел не люблю. Цап её за волосы и мордой об стенку! Жаль, меч до того отобрали! Ну те, ясное дело, навалились — растащили. А начальник стоит с постной такой рожей и говорит — «Ничего, говорит, не поделаешь. За такие дела будете завтра утром повешены на городской стене над воротами. Чтоб другим не повадно было!» Наши то другие заступиться думали. Куда там! Дело ясное! А сука эта так и суетится! А ты, говорит, — это мне, — раз такая боевая, будешь голенькая болтаться! Согласен, спрашивает. Ну своему этому… А тот-то согласен. Ещё бы! Если на лежанку не затащил, так чтоб хоть повесить голую. Что б не так обидно… Ну и в подвал нас. А утром вешать потащили. Стою на зубце. Голая. А утром-то холодно. Ветер сильный и камни холодные. Стою — дрожу. Зуб на зуб не попадает. Ребят по сторонам поставили. Парни хорошие, честные. Жалко… Один вообще первый раз в охране. Ну стою, значит. Руки за спиной связаны. Верёвку сначала свободно накинули — вот так, — Гембра провела пальцем над ключицами. Второй конец внизу на крюк какой-то намотали. Ну всё думаю, девушка. Отвоевалась, отпрыгалась! Погремят теперь мои косточки на ветерке.
— Почему косточки?
— А ты чего, не знаешь, что ли? Если в городе вешают, ну на базаре там, или ещё где в приличном месте — то на три дня. Чтоб тухлятину не разводить. В особых случаях — на неделю. — Рассказчица наставительно подняла палец.
А если на стене, то это надолго — пока скелетик не рассыплется! А до тех пор, думаю, будем ворон пугать и стенку украшать прямо над въездом. Навроде герба. Ну вот, значит, подваливает ко мне эта сука с вот такой доской. — Гембра изобразила руками изрядных размеров четырёхугольник. — А на ней написано…Сейчас вспомню… Так, значит…
" Я Гембра — воровка. А каждой воровке… м-м-м… петля…нет, не так! Сейчас! «А каждой воровке найдём по верёвке!» Во! Или «награда — верёвка!» Ну что-то вроде того. И буквы здоровые, чтоб аж с соседней крепости видно было. Ну это я шучу, ясное дело! — быстро добавила она. — Главный сначала рядом стоял, а потом свалил куда-то. Позвали.
Сфагам слушал Гембру очень внимательно, глядя, как отражаются и пляшут огненные язычки в начищенном металле носка сапога. Другая часть его сознания пребывала в трансе, принимая сигналы тонкого мира. Внутренний глаз вглядывался в серую завесу, идя ей навстречу и осторожно раздвигая клочья вязкого тумана, из которого выплыли очертания комнаты небедного деревенского дома. «Охотились на тигра!» — высокий мужчина в костюме лесничего бросил на стол что-то завёрнутое в тряпку. Взгляд его был растерянным и подавленным. Одежда на плече — разорвана и в крови. Робкие женские пальцы развернули тряпку. На стол выкатилась отрубленная человеческая рука с неестественно длинными пальцами и острыми треугольными ногтями… Раздался сдавленный женский вскрик. Несколько детских лиц в ужасе отшатнулись от стола. Мужчина ещё что-то сказал тихим, но твёрдым голосом, но слова были неразборчивы. Комната скрылась в тумане, но через несколько секунд сквозь мглистую пелену вновь начало проступать изображение. Короткая палка шевелила угли в очаге… От бесформенных комков отделился почерневший остов отрубленной конечности. Что-то едва заметно блеснуло. Тонкие детские пальцы осторожно, но без страха сняли с ломкой хрустящей фаланги небольшое кольцо с тусклым, не треснувшим от огня, синим камнем. Тщедушный белобрысый мальчик лет шести поднял ручонку к свету, любуясь украшением в неярком свете узкого окошка. Снова туман… Дальнейший ворох образов и ощущений был труднопередаваем. Их связь была смутной и неизъяснимой, как во сне. Зовущий женский голос, переходящий в стонущий клёкот болотной птицы, и как что-то безусловно связанное с этим, то ли причиной, то ли следствием — тень гигантского богомола, выползающая из тёмного угла за очагом на ярко освещённую стену. И туманная завеса… Сгорбленная старуха закутанная в чёрное берёт мальчика за руку. Она еле идёт, даже слегка опирается на его хрупкое плечико. Они раздвигают руками камыши. Шорох листьев и шум ветра… Старуха идёт уже твёрже и прямее… А теперь она уже шагает широкой мужской походкой и мальчик едва поспевает за ней. Она, кажется, становится даже выше ростом. Камыши расступаются, открывая тихую заводь с густой зелёной ряской. На другом берегу необычные деревянные постройки. Круг из брёвен. Из центра курится дымок. И опять всё тает в сером тумане. Внутренний глаз более ничего не различал. Впрочем Сфагаму и так было уже всё ясно. Не теряя из виду пелену, он снова перевёл внутренний глаз на рассказчицу.
— Надевает она мне доску эту…
«Это повторится» — вспыхнула внезапная мысль. «Верёвка, надпись…Это должно повторится. Это МОЖЕТ повториться. Скоро…Если. Если…» Серая пелена сгустилась и отсекла дальнейшую цепь.