— Он теперь кто?

— Пока не готов сказать. В нем борются две личности. Одна пробивает другую… До его возвращения из САСШ, личности меняли друг друга через сутки, а здесь…

Он вздохнул. Чувствовал вину за то, что сейчас происходит с профессором Кравченко.

— Не представляю, как ему удалось добраться. К тому моменту, как я увидел его, он более всего напоминал пирожное «Наполеон». Слой немца, слой русского…

— И что будет, когда он проснется?

— Посмотрим… Надеюсь личности сольются в одну, или могут сосуществовать в одном сознании.

— Сколько он будет спать, доктор?

Профессор неопределенно пожал плечами.

— Не знаю. Не спрашивайте князь.

Князь тяжело вздохнул. Война предполагала потери, но когда это правило касалось близких оно почему-то казалось несправедливым. Он поднялся, нахлобучил фуражку, вскинул руку к козырьку, отдавая честь спящему.

— Надеюсь, он проснется в новом мире, где Российская Империя займет подобающее ей место! Человек, так много сделавший для неё займет в ней не последнее место.

Священник кивнул.

— Да, тут не поспоришь… Если б не Владимир Иванович..

— Да, если б не профессор, То ничего бы этого не было..

Князь махнул рукой на газетные листы, устилавшие пол. Каждый из них прыгал в глаза заголовком: «Гибель золотых тельцов», «Люди гибнут за металл», «Сражение за золото», «Кровь на лунных сокровищах». Подробностей, сражения военного флота САСШ и СССР разумеется никто не знал и они состояли в основном из заголовков и туманных пассажей военных аналитиков о неизбежности нового передела мира.

— Пусть спит. Он ведь еще встанет в наш строй, доктор?

Апполинарий Петрович хотел опять пожать плечами, но не сделал этого, хотя, как настоящий ученый он не мог сказать, когда и кем проснется этот человек.

— Будем надеяться, — ответил он князю. — Будем надеяться.

— И молиться, — добавил батюшка крестясь. — Господь милостив. Надеяться и молиться….

Доске было лет триста, а может и больше. Черные поля её покрылись какой-то сероватой пленкой, а белые — пожелтели, как и положено старой слоновой кости. Только летевшее мимо время никак не мешало тому, что происходило на доске. Там нацеленный на черного коня белый офицер словно задумался — нужен ему именно этот парнокопытный или нет, и нерешительно покачивался на выщербленном временем поле. А может быть, напротив, его трясло от нетерпения вскочить в седло, вскочить, выхватить шашку и начать гонять врага…

Мистер Вандербильт вполне понимал офицера. Ему тоже хотелось вскочить и что-то сделать, но приходилось сидеть, и смотрел на доску.

— Ваш ход, мистер Госсекретарь… О чем вы задумались?

Взгляд секретаря был откровенно растерян.

— Мы играем с Судьбой! — дрогнувшим голосом произнес он. Ему было страшно, и он не скрывал своего страха. Миллионер поморщился. Эта высокопарность настолько выбивалась из обстановки, что он не выдержал.

«Да кто ты такой, чтоб играть с Судьбой? — подумал миллионер. — Судьба вещь серьёзная. Она с таким как ты играть не станет. Всыплет как следует — это да. А играть…»

— Они утопили три корабля! Три наших эсминца!

Миллионер поморщился. Впечатлительный госсекретарь возвращался к этим кораблям уже в третий раз. Он кашлянул, и немного задержавшись с ответом, сказал:

— Мы поменяли корабль на корабль. Ничья, но не проигрыш. Да и игра для вас только-только началась. Нам главное не проиграть всю партию. Лучше думайте над ответным ходом.

Прозвучало это весьма двусмысленно и ученый, уловив эту двусмысленность, покивал. Пока госсекретарь следовал хорошему совету миллионер и ученый отошли к парапету.

С третьего этажа административного корпуса теславских лабораторий вид открывался далекий и прекрасный. Видны были горы и пустыня, цветущая и свежая в это время года.

— Кстати, странное место вы выбрали для своих лабораторий.

— Неужели не нравится?

Знаменитый серб окинул взглядом простор за смотровой площадкой. Вдалеке горизонт загораживали горы, поросшие лесом. Перед ними зеркально блестело несколько озер, соединенных серебристыми петлями реки.

— Да нет… Я имею ввиду удаленность от столицы, от жертвователей…

Профессор кивнул.

— Да, да… Понимаю… Но иногда нам приходится заниматься довольно опасными вещами. Так что тут безопаснее и для нас и для жертвователей… Наши ученые порой забираются в такие экспериментальные дебри, что могут обернуться большой бедой для окрестных жителей… Ну и кроме того… В этом месте от нашей установки может быть практическая военная польза, хоть и умозрительная… Согласитесь строить мою установку где-то на северной границе или внутри Штатов — политическая бессмыслица…

Он усмехнулся.

— Вы можете себе представить, как Канада нападает на нас? Представляете газетные заголовки? «Королевская конная полиция с шашками наголо переходит границу вброд у Ниагарского водопада».

Вандербильт пожал плечами.

— Тот-то и оно..

— А в нападение с юга верите?

— Нет… Ни юты, ни навахи, ни зуньи нам конечно не помеха, но в этих местах всё еще хорошо чувствуется политическая несправедливость. После того как мы отобрали у мексиканцев половину Мексики и превратили её в штат Техас это, хотя бы, можно представить…

— Трудно.

— Теперь даже не знаю что сказать. Если большевики захотят напасть, то Мексика может как раз и стать таким местом.

Они повернулись. Фигура Госсекретаря скорбно восседавшая за шахматной доской наводила уныние.

— Пойдемте его утешим, профессор, — усмехнулся миллионер, перехватив его взгляд.

Глава 11

Ах, каким невыносимым оказалось выражение профессорского лица, когда он пришел в себя!

Доктору показалось, что перед ним не человек даже, а какой-то обиженный верблюд. Горбов, правда, не было но… На профессорском лице застыло раздражение мыслителя отвлеченного отчего-то очень важного, от чего-то такого, о чем только и стоило размышлять, сверяя собственные мысли с мудрыми книгами. Бывает такое выражение у верблюда, когда ему попадается особо сочный кусок саксаула, а тут погонщик лупит его палкой по чему-нибудь тонко чувствующему.

— Как вы себя чувствуйте?

Пациент даже пожевал губами, словно там, за щекой, зубами разгрызал неприличную реплику.

— Где я?

— В Париже.

То, что пациент не задал вопрос «кто я» доктора посчитал хорошим знаком.

— Время…

Доктор оглянулся к часам. Часы с кукушкой — такие родные для русского человека специально повесили напротив кровати, как это было в московской спальне у профессора.

— Год и месяц, — поправился профессор, показывая, что часы он уже увидел.

Когда разобрались и с этим, профессор закрыл глаза, словно более ничего его не интересовало. Минуты две доктор посидел немного рядом с ним, наблюдая, как подергивается лицо, как взлетают вверх брови, кривятся губы в иронических усмешках какого-то внутреннего диалога, но дождался одного единственного вопроса. Профессор задал его минуты через две.

— Война началась?

Пациент задал его, не открывая глаз.

— Нет, но…

Профессор вскинул руку, требуя, чтоб его оставили в покое.

Это произошло три дня назад и за это время ничего не изменилось. Доктор все время был рядом, но профессор никак на это не реагировал — он спал, ел, думал.

Если б о здоровье можно было бы судить по отдельным параметрам, то по отдельности все было в порядке — пульс, давление, тонус… Все, что доктор мог измерить находилось в пределах медицинской нормы, но вот все вместе…

Профессор разговаривал, иногда отвечал на вопросы и по некоторым словам и обмолвкам доктор сделал вывод, что они все-таки добились своего — перед ним, безусловно, была одна личность — профессор Кравченко. Однако, это был не тот профессор, боец и забияка, решившийся ради великой цели на неслыханное, а какой-то новый человек. Этот прекрасно себя чувствовал. Двух личностей, что плавали в нем, время от времени топя друг друга в его сознании уже не было, но мысли… Мысли остались.