– Я все-таки предпочел бы деньги.

Деготь вопросительно поднял брови. Француз пояснил:

– У купюр не бывает истории, как у камней. Это ведь из царских сокровищ?

«Так вот ты какой, французский социалист! – почти с удовольствием подумал Деготь. – Ты не товарищ. Ты – попутчик! – и отрицательно качнул головой».

– Нет. Это из народных сокровищ. Откуда у царей сокровища? Вы когда-нибудь видели царя с кайлом или с лопатой?

Француз не ответил. Хмыкнул только.

Звякнул входной колокольчик. Деготь вновь рефлекторно посмотрел на дверь. Долгую секунду он вглядывался, надеясь, что огляделся. Черт! Вот, оказывается, к чему попы снятся!

– Уходите, – сказал он негромко, – немедленно уходите…

Француз, не переспрашивая, поднялся и пошел к стойке. Вовремя!!! Новый гость остановил свой взгляд на столике у камина. По тому, как тот улыбнулся, чекист понял, что его узнали. Новый посетитель снял шляпу, рукавом плаща смахнув брызги с лица.

– Здравствуйте, товарищ Деготь! – сказал он по-русски. – Чертовски рад вас видеть в наших палестинах!

В голосе плескалось такое облегчение, что тот, кто понимал по-русски, порадовался за него. «Догнал! – звучало там. – Загнал!! Настиг!!!»

Притворяться и тянуть время не имело смысла. Тем более что преследователь вроде бы был один. Пока один.

– Господин Бурцев! Какая радость!

Агент Коминтерна оттолкнулся ногами и вместе со стулом упал навзничь. Падая, он выхватил браунинг и дважды выстрелил.

Он, кажется, задел беляка, но даже обрадоваться этому не успел. Стекло витрины разлетелось, впустив в кафе еще двоих. Они еще не видели противника, и стволы револьверов угрожающе исследовали внутренности кафе. На счастье Дегтя, парижане, только что безучастно потреблявшие кофе и аперитивы, повскакивали с мест и заметались по залу.

Деготь успел увидеть, как его депутат, перепрыгнув через беляков, выбежал на улицу, и сердцу стало полегче. Теперь беспокоиться нужно было только об одном себе.

Стрелять Деготь не спешил. Выстрелить – значило обозначить себя, а три револьвера против его браунинга все-таки слишком несправедливо. Ухлопают и довольно быстро.

В его планы это не входило. Гораздо больше пользы будет, если он не падет смертью храбрых, а тихонечко отступит.

Только тихонечко не получилось.

Те у входа, наконец, разобрались, где враг. Над головой коминтерновца звякнуло и с грохотом обрушилось зеркало. Осколки фейерверком разлетелись по стойке, сметая бутылки. Там забулькало, и к ароматам кофе и аниса добавился запах дешевого коньяка. Кто-то рядом горестно взвыл. Под причитания Деготь перескочил за стойку. Сметая осколки, он упал на толстенького француза, осторожно выглядывающего из-за стойки и тихонько бормочущего: «Полиция, полиция…».

Над головой свистели пули, орал господин Бурцев. Не тратя на него время, чекист ужом ввинтился в дверь за портьерой, что вела на кухню. Должен был быть там выход на улицу… Должен!

Он почти добрался до него, когда пуля, словно разыгравшаяся собака, рванула руку. Через мгновение пришла боль, но она только подстегнула беглеца. Опустошая обойму в дверной проем, Деготь пятился, не обращая внимания на набухающий кровью рукав.

Спиной он вломился в пирамиду ящиков и, опрокинувшись, обрушил их на себя. Боль вылетела из горла звериным рыком. Он уперся во что-то стеклянное и толкнул назад, преграждая путь погоне. От этого усилия мир пришел в движение и рассыпался жалобным звоном и бульканьем. Обгоняя запах разлившегося вина, Деготь добежал до двери. По случаю дневного времени она была закрыта только на засов. За оббитой железом дверью изливалось дождем парижское небо. Деготь несколько раз вздохнул и, стараясь держаться спокойно, поднялся по ступеням наверх. Слева, рядом с входом в кафе, уже собралась толпа, в которой виднелись блестящие плащи полицейских. Стараясь не тревожить раненую руку, Деготь повернул направо.

Через четверть часа он уже сидел в аптеке мсье Жака и, стискивая зубы, получал первую медицинскую помощь.

Бинт на руку ложился аккуратно и туго. После каждого витка жар из руки уходил, и закрывшему глаза Дегтю казалось, что не бинт ложится на раненую руку, а змея окольцовывает ее. Не злая, конечно, не ядовитая, а та, что изображена на эмблеме медиков. Иногда движение месье Жака причиняло боль, но Деготь терпел, только шипел сквозь зубы.

– Что, обязательно было стрелять? – спросил француз, отвлекая пациента от боли.

– Обязательно…

Мсье Жак нахмурился и покачал головой неодобрительно:

– И все-таки неосторожно…

– У нас так говорится – «Сам погибай, а товарища выручай».

– Вы прямо-таки образец христианской морали.

– Отнюдь.

Француз затянул последний узел и провел по повязке рукой, словно портной, положивший последний стежок.

– Не жмет? – он даже, кажется, иронизировал.

Деготь шевельнул плечом.

– Спасибо, нет… Наша мораль различна. Вот вы, мсье Жак, оказали бы медицинскую помощь врагу?

– Разумеется! Я же давал клятву Гиппократа!

– То-то и оно… – В голосе чекиста доктор уловил нотки горького превосходства. – А для меня враг моего класса находится вне моральных норм!

Деготь скомкал окровавленную рубашку и отбросил ее в сторону. Кривя лицо в ожидании боли, он начал натягивать чистую сорочку.

– Общество разделено на классы… Вы согласны с этим?

– Разумеется. Я – марксист.

– В таком случае будьте последовательным марксистом. Признайте, что в обществе, где один класс эксплуатирует другой, не может быть одной, общей для всех классов морали.

– Ну почему же, – возразил месье Жак. – Христианство…

Деготь попробовал застегнуться, но у него не получилось. На помощь пришел француз. Ловкие пальцы врача занялись пуговицами.

– Буржуазия и христианство придумали множество норм, которые помогают им держать мой класс в повиновении. «Не убий», «не укради»…

– Вполне здравые мысли. Если б не они, то неизвестно, что стало бы с человечеством.

– Согласен. Мысли верные. Только почему-то сама буржуазия их не соблюдает и крадет прибавочную стоимость и убивает нас непосильной работой.

Коминтерновец неудачно шевельнулся. Боль ударила в плечо острой иглой. Он зашипел и уже сердито сказал:

– Неужели вы не видите двуличия? Эти нормы принимают неколебимость только там, где кто-то покушается на собственность сильных мира сего! А во всех других случаях…

Деготь осторожно опустил раненую руку в рукав пиджака, попробовал пошевелить ее. Больно! Только терпеть боль куда как лучше, чем лежать во французском морге. Эта мысль добавила ему оптимизма.

– Так что, мсье Жак, мой вам совет – пересмотрите свои нравственные нормы. Если выгодно вашему классу – убейте, если выгодно – украдите. И пусть замороченная буржуями совесть не терзает вас. Объясните ей – у трудящегося человека и буржуя, сосущего из него кровь, не может быть одной морали.

Он хотел добавить о классовом чутье, но понял, что увлекся, и скомкал разговор.

– Извините, мсье Жак… Заговорил я вас.

Француз проворчал что-то неопределенное, но с явным намерением еще подискутировать на эту тему, однако Деготь прекратил бесполезную дискуссию.

– У вас писем для меня нет?

Хозяин на секунду застыл, припоминая, и хлопнул себя по лбу.

– Вот хорошо, напомнили… Есть! Есть письмо!

Владимир Иванович сунул конверт в боковой карман. Сидя в такси, он поискал метки на нем, улыбнулся, после чего сунул обратно. В этой бумаге за ничего не значащими строчками и шифром ожидало его новое задание.

Уже дома прочитав его, он только головой покачал. Задачу ему поставили не то чтоб сложную, но странную. Предписывалось агенту Коминтерна встретить и сопровождать перемещения спецгруппы ОГПУ по Европе, конкретнее, по Швейцарии и Испании.

Раскуривая папиросу, он попробовал догадаться, что это может означать, но так ничего и не придумал.

Что-то странное происходило на Родине…

Швейцарская республика. Монблан

Январь 1928 года

Неделю спустя он и еще трое товарищей уже разъезжали в Швейцарии, и только тут Владимир Иванович понял мудрость московских руководителей!