— Не слушай его, это он так… — прогудел высокий, — принеси печёной рыбы и пива. А там видно будет.
— Ну вот, люди как люди, — шепнул кто-то из компании, — и ничего особенного.
— Может, в кости сыграем? — обратился к прибывшим молодцеватый франт, обыгравший сегодня человек десять и вконец обнаглевший от везения.
— В кости? Ну, иди сюда к нам. Здесь посвободнее, — ответил высокий.
— Ставлю три вирга. Для начала, — заявил на ходу игрок, подсаживаясь к столу. Большая часть компании тихо и, как им казалось, незаметно последовала за ним, плотно обступив стол.
Игрок долго тряс кости в стаканчике.
— Две шестёрки! — с довольным видом провозгласил он. Ему определённо продолжало везти.
Коротышка, с азартом запихнув в рот кусок белого, сдобренного специями рыбьего мяса, небрежно наподдал пальцем стаканчик с костями.
— Шесть и семь!!
— Вот это да!
— Костей с семёркой не бывает! — загомонили вокруг сразу несколько голосов.
— Не может быть! — шептал игрок, поедая глазами костяшки. — Десять лет я играю этими костями…
— Вот и доигрался! — ехидно вставил кто-то из-за его головы.
— Какой бес нарисовал здесь седьмое очко? — продолжал недоумевать проигравший.
— Какой бес? Ну, это не твоё дело, приятель, — пояснил коротышка, прожевав, наконец, рыбу. — В чётных числах всегда чего-то не хватает, верно? — заговорил он с учительским видом.
— Вот, к одной точке добавить нечего. Ей самой себя хватает. Может, она весь мир в себе стянула? А вот где две точки, там уже хочется поставить третью, верно? Тогда опять добавить нечего — всё завершено. Где четыре — там и пять. А где шесть — там и семь. Чего уж тут удивляться?
— Так это ты на моих костях пририсовал? Значит твой выигрыш незаконный!
— На твоих костях? На твоих костях, приятель, — пищал коротышка, сражаясь с очередным куском рыбы, стоят совсем другие числа — тридцать четыре и два. Не совсем ровно, но так уж выходит! Понял, да?
Игрок, которому было тридцать четыре года, побледнел и осёкся.
— А два это… — наконец вымолвил он, облизывая пересохшие губы.
— Точно! — кивнул коротышка, отбросив в сторону рыбий хребет и упрятав пол-лица за днищем пивной кружки. — Через два года все смогут рассмотреть твои кости поближе, хотя не думаю, что это будет очень интересно. Ну, а чтоб ты не расстраивался… — коротышка резко дунул на костяшку сдул с неё седьмое очко.
— Нет, лучше даже так! — он схватил костяшку, дунул на неё сильнее и торжественным жестом вернул остолбеневшему игроку совершенно чистый кубик.
— Я сейчас, — пролепетал игрок, робко поднимаясь из-за стола.
— Куда же ты? — с театральной кротостью в тяжёлом глухом голосе спросил высокий. — А то б сыграли ещё.
Но игрок широким, переходящим в бег шагом уже уносил ноги из харчевни.
— Эй, деньги свои забери, честно заработанные! — крикнул ему вдогонку коротышка, расправляясь с сырной лепёшкой.
— Со мной сыграй! — сурово заявил подошедший воин-десятник из гвардии Данвигарта. — На эти три вирга. Только без костей — на пальцах. Посмотрю я, что вы за птицы такие.
— Разве мы птицы? — спросил коротышка у своего спутника.
Тот многозначительно покачал головой.
— Ну что, играем? — зловеще спросил воин. — Раз, два…
Немая сцена длилась долго. На руке десятника было разжато четыре пальца, на руке странного гостя — семь. Семь длинных смуглых пальцев с длинными узкими ногтями. Под неотрывными взглядами компании ногти стали вытягиваться и превращаться в острые стальные наконечники.
— Я же говорил, что мы не птицы, — пояснил высокий, сдвигая густые брови.
— Дал бы ты ему оплеуху, нахалу такому, а то даже поесть не дают спокойно, рыбку вкусную! — посоветовал коротышка. — А ты не дрожи — расплатимся, — крикнул он хозяйке через головы столпившихся вокруг зрителей, — а то от твоих волнений у меня пиво в кружке киснет, и руки трясутся от смущения…
Десятник не мог отвести взгляда от чёрных, глубоко посаженных буравящих глаз высокого. Эти глаза оказались страшнее его семипалой руки, которая всё продолжала стоять перед его лицом. Собрав все силы, он вырвался из леденящего оцепенения и нетвёрдой походкой направился к выходу. Остальные последовали за ним.
— Ну вот, что за люди, — посетовал высокий, — только интересный разговор начнётся — так сразу ноги делают. Вечно одно и то же.
— А поесть мешают, — добавил коротышка
— Да успокойся ты! — крикнул он хозяйке, притаившейся за стойкой и нервно комкавшей в руках полотенце.
Золотая монета блеснула в воздухе и, пролетев через всю харчевню, угодила в узкий неровный разрез её платья. Та, прижав руки к груди, бросила полотенце и стрелой взлетела по лестнице вверх.
Высокий покачал головой.
— А вот интересно, умеют ли здесь делать хорошее вино из тёмного винограда? — спросил коротышка, внимательно разглядывая, поднесённый к глазам, тщательно обглоданный рыбий скелет.
— Лет двести назад умели. Сейчас — не знаю.
— Надо у хозяйки спросить. Да… А куда это все подевались?
Глава 10
Спина сидящего в недвижной позе гиганта, выглядывающая из-за каменной гряды, была закутана в хвостатый светло-терракотовый плащ, скроенный словно бы не из ткани, а из поблёскивающего кварцевыми искорками камня. Над скрытым плащом затылком высился несоразмерно большой бритый костистый череп. Рельефные складки золотисто-серой кожи обтягивали скульптурно вылепленный затылок не совсем обычной для человека формы. Поля огромной, низко надвинутой на лицо чёрной шляпы круглым ореолом обрамляли странную голову. Холодное безмолвное оцепенение излучала эта фигура.
Сфагам хотел обойти сидящего и увидеть его лицо, но тот, не двигаясь с места и не меняя позы, всякий раз оказывался к нему спиной. Лишь край оттопыренного уха появился за скалистым выступом затылочной кости. Зато за отступившей каменной грядой открылось серое полотно песка. На нём, как на листе благородного волокнистого шёлка, змеистым извилистым контуром нарисовались два серебристо-зеленоватых силуэта — мужчины и женщины. Не касаясь ногами земли, их обнажённые фигуры изгибались в плавном завораживающем танце, то проявляясь, то почти исчезая в холодном разреженном воздухе. А рядом, из той же холодной пустоты, возникла третья фигура. Это был старик в свободной чёрной накидке с длинным посохом в руке. Широкими растянуто-замедленными шагами он, так же паря над землёй, бежал в сторону танцующих, но расстояние между ними не уменьшалось. Лица старика не было видно, ветер трепал его седые космы и раздувал полы ветхого плаща. Нелегко было оторвать глаз от этой гипнотической сцены.
— Как тебе нравится моя новая старая игра? — раздался в голове Сфагама глуховатый, немного насмешливый голос исполина. — А-а! Я вижу, тебя мучают вопросы. Когда-то и меня мучили. Теперь я сам их мучаю.
Каждая фраза гиганта, беззвучно входя в сознание Сфагама, сопровождалась физически ощущаемым холодным сквозняком, всякий раз заставляющим внутренне сжиматься.
— Я — Великий Медитатор, — продолжал вещать глухой голос в голове Сфагама. — Я тот, кто прошёл путь осознания до конца. До самого, самого конца. Когда-то я природнялся к вещам, стремясь слиться с их природой, затем я стал природнять вещи к себе и растворять их природу в своей. А теперь, когда неприроднённых вещей не осталось, я повернулся к ним спиной и стал играть с их следами и образами. Я собираю незнакомое из кусочков знакомого. Я сводник знаков и принимающий роды смыслов, рождённых от их браков. Но люди ещё не скоро начнут понимать мои игры… Что? Ты тоже не всё понял? Это бывает… Сталкиваясь с любой новой вещью, люди стремятся природниться к ней или природнить её к себе — это не важно. Но когда сладостное единение распадается, а оно всегда распадается, как тут ни крути, — тогда человек даёт вещи имя, чтобы навсегда овладеть ею в своём уме и в своём сердце. Так люди накапливают слова, образы, знаки и прочие следы вещей. А теперь — самое интересное! Когда этих следов становится слишком много — самих вещей уже не видно. И вот тогда начнётся тоска и страх. Вот тогда, оборотившись назад, они увидят, что полки, на которые они бережно укладывали природнённые вещи, обвалились и рухнули, а все записи их имён в амбарных книгах безнадёжно перепутались. И повернувшись лицом к созданному их собственными руками хаосу, к хаосу, что во сто крат страшнее того, что обрушился на них, когда они поняли, что они не животные, люди кинутся исправлять имена и прорываться через них назад к вещам в надежде вернуть их подлинную сущность. А скажи мне, бывало ли хоть раз, чтобы кто-нибудь, куда-нибудь вернулся? Ты знаешь хоть один случай? Я — нет!… Они ещё долго будут время от времени исправлять имена, воевать со словами и тешить себя иллюзиями возвращения в мир истинных значений. Но на пороге хаоса ложных имён буду их ждать я. Я, Великий Медитатор, господин имён и образов, ничем не обязанный вещам. Я — строящий миры из хаоса следов и знаков. Я, обеспечивающий увлекательность движения и гарантирующий скуку при всякой остановке… Я вижу, ты всё уже понял.