— Да хотя бы и так, — в запальчивости ответил Госсекретарь. — Пусть Европа сама выкручивается… Может быть это её судьба?

Мистер Вандербильт поднялся и перегнулся через стол к Госсекретарю.

— Напрасно вы думаете, что оставляете её на произвол Судьбы. На самом деле вы оставляете её на произвол большевиков!

Глядя на миллионера снизу вверх, чиновник огрызнулся.

— А давайте сразу договоримся, что обойдемся без сопливого альтруизма! Европа далеко и может сама о себе позаботиться. В первую очередь мы должны подумать о себе…

— Ваш эгоизм — это отступление. Отдать им Землю? Отдав им Европу, мы своими руками подпишем себе смертный приговор.

— Мы можем устроить из САСШ неприступный бастион частного предпринимательства!

Президент оборвал их дискуссию самым простым способом. Он принял решение.

— Корабли надо сбить. Что бы мы не сделали, в итоге начнется война. Если её не начнем мы сейчас, её начнут большевики чуть позже. Только в этом случае у нас не будет союзников. А иного союзника, чем Европа у нас нет, и быть не может. Помните Макиавелли? «Союз со слабым против сильного…». В этом случае мы сможем сражаться на Европейской земле. Европа — щит для американской цивилизации.

…В это утро он ощутил себя немцем раньше, чем проснулся. Выплывая из сна, чувствовал на губах вкус светлого пива, колбасок и тушеной капусты. Открыв глаза, Ульрих Федорович несколько мгновений смотрел в окно, вспоминая вкус, и только потом полез за запиской. Он чувствовал, что в письме есть что-то важное и не ошибся. Писало его, его второе, русское, я.

«Милостивый государь!

Думаю, что выражу наше общее мнение о текущем положении вещей, сказав, что оно плавно переходит в неуправляемую шизофрению. Кем бы вы не ощущали себя в этом теле, хозяином или гостем, надеюсь, что вы понимаете, что это состояние не может быть вечным. Когда-то следует положить этому конец, не важно каким он будет, но любой конец предпочтительней нынешнего хаоса.

У меня есть предложение: в Париже есть человек, мы оба его знаем, профессор психологии. Он и никто другой в состоянии решить эту проблему, так как именно он сделал нас такими, какие мы есть.

Не готов предсказать, что из этого получится в итоге — смешение личностей или один из нас пропадет, словно жертва обряда изгнания дьявола, но появится определенность, которая позволит нам или одному из нас жить дальше. Надеюсь, что вы разделяете мое мнение, и это письмо станет первым шагом к примирению…»

Профессор задумался. Странно, что этот ход не пришел ему в голову раньше. Русский прав. Позиция буриданова осла ничем хорошим никогда не кончалась… Даже если в этом состоянии он вернется в Россию, это ничего не изменит. Его второе я будет недовольно таким поступком так же, как он недоволен теперешним положением. Да это еще и большой вопрос поверят ли в СССР его объяснениям. И что сейчас с Дегтем и Малюковым? Решено. Теперь они будут действовать заодно!

Он вернулся к письму.

«…. Предлагаю вам приготовиться к отъезду в Окичоби. Насколько я в курсе нас тут ничего не держит. Через двое суток мы окажемся во Флориде. Там стоит аппарат, на котором мы прилетели сюда. На нем мы доберемся до Европы. Так же прошу вас, любезный друг, безотлагательно позвонить в Париж и объяснить ситуацию нашему другу….»

Откладывать звонок Ульрих Федорович не стал. Прикинув, что в Париже сейчас день поворачивает к вечеру, он по трансатлантической линии заказал Париж. Два часа спустя он уже разговаривал с неведомым другом своей второй ипостаси.

— Апполинарий Петрович?

— Да, — донеслось из-за океана. — С кем имею честь?

— Я звоню вам по поручению профессора Кравченко.

— Кто говорит? — насторожился русский.

— Я профессор Вохербрум.

Париж надолго замолчал.

— Вы слышите меня?

— Повторите кто вы?

— Я профессор Вохербрум. — раздраженно ответил немец. — Сейчас. Но вчера я был профессором Кравченко. И возможно буду им завтра.

Трубка молчала.

— Его, как я полагаю, вы знаете лучше. У нас несчастье. Мы меняемся. Ежедневно. Сегодня я — это я, а завтра я — это он. Нам нужна ваша помощь…

— Где вы сейчас? — наконец прозвучало из-за океана.

— В Северной Америке.

Из Франции долетел вздох разочарования. Видно этот русский расстроился оттого, что не мог немедленно засунуть свои пальцы ему под черепушку.

— Когда вы сможете прибыть в Европу?

— Думаем дней через пять.

— Я уже жду.

Он замолчал, а потом добавил уже каким-то другим голосом.

— Передавайте профессору Кравченко, что я все понял, и мы ждем вас обоих.

Голос потеплел еще больше.

— Не волнуйтесь, герр профессор. Все будет хорошо. Я обещаю…

Посадить «Лунник» совсем рядом с «Вигвамом» не представлялось возможным и они прилунились метрах в пятистах от американского корабля. Американцам осталось преодолеть это расстояние своими ногами. На это понадобилось бы не более двадцати минут и кое кто из самых рисковых, сообразив, что одного баллона воздуха вполне для этого хватит, попробовали избавиться от второго и забить оставшееся место золотом, но бригадный генерал, до сих пор смотревший на все это молча, тем смельчакам, кто менял воздух на золото, коротко пригрозил трибуналом по возвращению на Землю.

Тут-то все и призадумались. Что будет дальше?

Если б золото было трофеем еще туда-сюда… Вернуться из боя с трофеями — это нормально, но у генерала явно другая точка зрения. Да может быть и не только у него. Большой вопрос как к этому отнесутся на Земле в САСШ. Том запоздало подумал, что надо бы у большевиков какую-нибудь справку попросить для адвокатов, так, на всякий случай, чтоб объяснить, что заработано золотишко-то, а не получено за какую-нибудь антиамериканскую деятельность. Будущее показалось ему настолько туманным, что Порридж даже подумал, не вернуться ли на Землю вместе с большевиками, но вовремя сообразил, что в этом случае он золота вовсе не получит. Возьмут большевики его личное, заработанное и отольют, как рассказывал генерал огромный нужник… Нет, не желал он для своего золота такой судьбы.

Большевики так и не вышли к ним… Том их понимал — мало ли что может прийти в голову обиженному генералу. По громкой связи они объявили, что корабль произвел посадку и пожелали им спокойного пути до Земли.

И они пошли…

Из рубки исход американцев смотрелся несколько комично. Они уходили не ставшими уже привычными короткими прыжками, а неуклюже ковыляя… Луна, конечно же, осталась Луной, но набитые золотом люди шли еле переставляя ноги.

— Как копилки, — сказал Федосей. Он помахал рукой, и кто-то из цепочки ответил взмахом.

— Нет. Это денежные мешки — весело откликнулся Деготь. — Не прогадали мы с нашей щедростью?

— Да нет… Мы тут дважды выиграли…

Он загнул палец.

— От нас не убудет, а впечатления у них от советских людей самое положительное осталось, да и золота в системе прибавится. Они ведь его не в землю закопают, а в ход пустят.

— Это если его им оставят.

Малюков согласно покивал.

— Да. Это, пожалуй, третье. Кто дал — хороший. Кто отобрал — плохой. Мы — дали, мы — хорошие.

На их глазах цепочка астронавтов добралась до корабля и исчезла за стенами.

На всякий случай они простояли почти полчаса — мало ли какие проблемы могли возникнуть у пешеходов, да и на самом корабле. Деготь посмотрел на часы.

— Ну и что… Попрощаемся с Луной? Мы от своих уже на четыре часа отстали. Теперь догнать бы…

…Что просто смотреть на Землю, что в бинокль — ничего путного там ни увидишь. Через оптику, конечно, можно было различить что-нибудь большое, вроде городка или, по крайней мере, корабля, но не случилось под ними ни того, ни другого. Городов — потому что летели они над океаном, а кораблей — просто оттого, что не плавали те в этих местах. Перелет заканчивался. Они уже пролетели сотни тысяч километров сквозь пустоту, и теперь от земли их отделяло не больше двух десятков километров прозрачного воздуха.