– Во-вторых, участие в деле, которое прославит вас на века. Новая Россия будет помнить всех нас, что бы ни случилось… Даже если кто и заблуждался раньше…

Он голосом выделил это слово «раньше», уже зачислив их в команду.

– А если нет? – остановил его Федосей. – Заставите?

Профессор отрицательно мотнул головой, и от этого движения стал медленно поворачиваться.

– Нет… Рабы мне не нужны. Мне нужны союзники… Если вы откажетесь, то пользы от вас мне не будет никакой. Зачем мне тратить на вас ресурсы? Оставлю вас где-нибудь, отключу воздух – и живите, как знаете и сколько хотите…

Деготь, до сих пор молчавший, с интересом спросил:

– А чего вы хотите-то? Чего добиваетесь, Ульрих Федорович?

Господин Кравченко поморщился, успел уже отвыкнуть от похабного заграничного имени, ну уж ладно… На такой вопрос нельзя было не ответить.

– Величия России! Хочу, чтоб Великая Российская империя встала во главе всего цивилизованного мира и…

Офицеры медленно дрейфовали, не сводя глаз с арестованных, а их руководитель говорил о самодержавии и о границах 14-го года, о Маньчжурии и Дарданеллах…

Федосей слушал и не верил ушам. Слушать такое после тринадцати лет Советской власти? Бред! Бред, да и только!

– А мне это нравится, – неожиданно прервал профессора Деготь, заметив, как меняется лицо Федосея. – Слушай, а почему бы и нет?

В глазах агента Коминтерна горели знакомые Федосею огоньки азарта. Малюков внутренне подобрался. Что-то подступало, что-то близилось.

– Потому что они – враги! – ответил чекист. Он говорил так, как говорил бы на партийном собрании, глядя профессору в глаза.

Коминтерновец кивнул.

– Верно. Враги. Только они не только нам враги… Ты программу оценил? Понял?

– Величие России? Я – пролетарский интернационалист. Мне не Россия важна, а власть пролетариата в ней.

Деготь расстроенно покачал головой. Тот офицер, что не расставался с «наганом», направил его на Федосея и спросил у профессора:

– Может быть, я облегчу господину чекисту выбор? Вам ведь и одного большевичка хватит?

– Подождите, князь…

Дёготь прижал руку к сердцу.

– Позвольте нам, профессор, подумать… Жизнь такая хитрая штука…

Он сунул руку за обшлаг куртки. Ближайший офицер непроизвольно дернулся, но Деготь с самой плебейской ухмылкой извлек оттуда свою фляжку и отхлебнул. Отхлебнул неловко, и по кабине полетели капли янтарного цвета. Все, кто был, повели носами, ловя запах хорошего коньяка. Медленно, словно секундная стрелка, поворачиваясь вверх ногами, Федосей видел, как побагровел князь.

– Почему не отобрали? – резко спросил он, глядя на пленника.

– Потому что не нашли, – ухмыльнулся Деготь. Он немного переигрывал, но это видел только Федосей.

Оказавшиеся на орбите осколки Российской империи считали их быдлом и не чувствовали иронии.

Давая волю созданному образу, Деготь рукавом проехал по губам и обратным движением метнул флягу в полуразобранный рубильник.

Князь, глядевший на коммуниста, уловил изменение выражения глаз и вскинул руку с револьвером… Попытался вскинуть…

Федосей, ждавший этого момента, оттолкнулся от стены, ударил его по руке, и обе пули без визгливого рикошета ударили в паровозное железо. Каюта сразу же наполнилась жизнью.

– Бей!

– Лови!

– Не стрелять!

Федосей узнал только последний возглас профессора. Отдача завертела и его и князя, но чекист сориентировался, ухватился за стену. У него все-таки был больший опыт пребывания в невесомости, чем у беляка. Остановив вращение, обежал взглядом рубку. Все шло, как и предвидел Деготь, и даже лучше. Выстрел пробил внутреннюю стену станции и оттуда двумя потоками лился тончайший, перетертый до состояния пыли пепел, превращая атмосферу рубки в подобие лондонского смога. Но не это было главным. Фляга Дегтя замкнула контакты рубильника, и где-то в конце коридора в этот момент начали раздвигаться ворота стояночного ангара.

Белогвардейцы еще не поняли, что произошло. Они только сообразили, что большевики пошли в побег. Чья-то тень, почти неразличимая в сгустившейся мути, метнулась к рубильнику, но в азарте исправления ошибок офицер коснулся приварившейся к контактам фляги голой рукой.

Электрический треск, голубоватый разряд, короткий крик.

– На корабль!

Оттолкнувшись ногой от потолка, Федосей закрыл глаза и, пробив пылевое облако, маленькой ракетой вылетел в коридор. Позади слышалась ругань, распухала черно-серая темнота и гремел надсадный кашель.

– Деготь! – крикнул Федосей. – Деготь! Десять секунд! Девять!

Стена пепла перед Федосеем дрогнула и, словно до предела натянутый кусок материи, поползла в коридор, словно расползающаяся в воде осьминожья клякса. Сквозь раздвигающиеся створки ангара и щель в шлюзе воздух утекал со станции в Великую Пустоту, и пепел рвался составить ему компанию.

– Восемь!

Из рубки, держась руками за лицо, выплыл беляк, но Федосей безжалостно втолкнул его обратно.

– Семь!

Вторым оттуда выплыл Деготь. Товарищ кашлял и тер глаза. Не теряя времени, Федосей подхватил его и, обгоняя поток пепла, устремился вперед по коридору.

За их спиной взвыли сирены, зазвонили датчики разгерметизации. Автоматика герметизировала отсеки, спасая станцию, как спасала бы подводную лодку, затопляемую водой. На его глазах, перегораживая коридор, поползла стальная плита. Малюков швырнул товарища в суживающийся проем и нырнул следом. Стальной лист у него за спиной встал в пазы, отрезая их от остального мира станции.

– Четыре! – весело заорал Федосей. – Не успеют! Слышишь, товарищ! Не успеют!

Не настолько хорошо профессор знал станцию, чтоб вот так сразу справиться с автоматикой. Это давало возможность добраться до корабля без погони за спиной.

Поток уходящего в пространство воздуха нес их к выходному шлюзу. Выставив вперед ногу, Федосей остановился и, упершись ногой и одной рукой в потолок, остановился.

Оставалось самое рискованное – попасть на корабль.

Федосей представил за дверью отсека леденящую пустоту и нервно сглотнул. На самом деле все было совсем не так. Во всяком случае, пока. С того момента, как стальная фляжка агента Коминтерна замкнула контакты, прошло не более полуминуты. Щель между расходящихся створок была еще не столь велика, чтоб из ангара вышел весь воздух, да и не так уж и много его им было нужно – всего-то на пару вздохов. У них еще оставалось время забраться в «Иосифа Сталина».

Отбросив лишние мысли, он повернул рукоятку, и щель в двери стала шире. Воздух из коридора, вползавший в ангар с шипением, рванулся туда со звериным ревом, толкая чекистов в спины.

Там было темно, и первое, что увидел Малюков, – щель. В темноте она голубела нерастраченной атмосферой Земли. Вторым взглядом он разглядел «Иосифа Сталина». Корабль стоял люком к двери.

Деготь все еще тер глаза и ничего не видел, так что Федосею пришлось потрудиться за двоих. Сквозь холодный туман он увидел корабль и, двумя ногами оттолкнувшись, полетел к люку.

Пока Дёготь вслепую нащупывал запирающий механизм открывавшего двери выходного шлюза, Федосей закрутил входной люк на станцию и вернулся. Воздуха тут уже почти не было, ломило уши, и холод пробирал до костей.

Закрутив штурвал люка, кулаком сбил клапан аварийного наддува и, хлебнув шипучего кислорода, рванул наверх, к приборам.

Он представил, как яйцо, цепляясь бортами за нераскрывшиеся до конца створки, вылезает наружу. Его подмывало ударить двигателем на полную мощность, но он не хотел губить труд людей и деньги Республики, да и самих строителей станции. Возможно, что все не так уж и плохо? Может быть, сидят где-нибудь, бедолаги?

Сжатый азот рванулся из-под днища, толкая корабль к люку. Он ударился о ворота шлюза раз, другой… Станция содрогнулась, и, казалось бы, вот и все, конец станции, но автоматика раздвинула ворота еще на полметра, и «Иосиф Сталин» выскользнул из западни. За иллюминатором одна половина неба сверкала звездами, а вторую заливал бело-голубой земной свет.